4 июня исполняется 95 лет со дня рождения Виктора Тихонова, самого титулованного тренера в истории отечественного хоккея. Хотя Виктора Васильевича нет с нами уже давно – его могила на Ваганьковском кладбище находится на центральной аллее рядом с другими легендами, такими как Гомельский, Маслаченко, Старостин – мне легко представлять его живым. Возможно, потому что в последние годы жизни он не сильно менялся внешне. Мне до сих пор кажется, что я могу увидеть его сдержанно улыбающимся на самом почетном месте во дворце ЦСКА, куда мне, конечно, вход закрыт.
С каждым прожитым годом я открываю для себя Тихонова как человека все больше и больше. С каждым годом его фигура становится интереснее, а я начинаю лучше понимать, чего стоила ему эта бесконечная череда побед, длившаяся десятилетиями.
Сейчас мне понятна цена его педантизма, в который он когда-то безоговорочно верил. Этот педантизм, стремление все предусмотреть и записать, принес ему немало проблем и стал причиной размолвок со многими людьми. Но радостей, безусловно, было больше. Возможно, именно эта фанатичная скрупулезность и вывела тренера Тихонова на вершину.
Я пересматриваю старый документальный фильм «Сор из избы», где Тихонова критикуют – кто-то мягко, как не состоявшийся тренер Константин Локтев, кто-то жестче, как его собственные игроки, которые на момент съемок еще играли под его руководством.
Фильм снят очень талантливо и смотрится актуально даже сегодня.
Виктор Васильевич, явно ошарашенный происходящим, открытыми письмами и критическими статьями в молодежной прессе, невнятно отвечает на нападки, опровергая самого себя в одном предложении:
— Я решил – ничего не буду говорить в ответ. Но я… Скажу. Скажу.
Еще не старый, Виктор Васильевич выдавливает какую-то смущенную улыбку в камеру и говорит о том, что все тяготы сборов он переживает вместе с командой. Мол, не бывает такого, что игроки ждут очереди к единственному телефону в Архангельском, а главный тренер ночует у себя дома на Тишинском рынке.
Прошли годы, и мне бесконечно жаль того Тихонова из 89-го. Он был искренним. Хочется добавить: “в своих заблуждениях”, но назвать “заблуждением” хоккей, который строил Тихонов, у меня язык не поворачивается.
На провал в Лэйк-Плэсиде Виктор Васильевич ответил не только немного смехотворной теорией о допинге у американцев (хотя и ею тоже). Главное, он вскоре создал такую команду, что соперники терялись: «Когда выходила первая пятерка ЦСКА – с ними невозможно было играть. Все настолько быстро, слаженно, не успеваешь шайбу глазами выхватить, а она уже у тебя в воротах…»
Я вспоминаю любой турнир, например, Олимпиаду в Калгари, и память тут же подбрасывает яркие, выпуклые фрагменты того, как именно тогда играла команда.
Сегодняшний немногословный тренер Никитин – разве не является эмоциональной калькой Тихонова? Слегка адаптированной к современности?
Мне приятно вспоминать уже постаревшего, ставшего мягче Тихонова. При редких встречах он окутывал меня теплом. Я верил и не верил, что это тот самый Виктор Васильевич, про которого столько…
Столько всего было сказано!
Он предлагал угоститься карамелькой из большой вазы, а я вдруг вспоминал, что не только карамельками угощал свое окружение Тихонов.
Тренеры тех лет запросто могли “лечить” своих учеников оплеухами. Самым одаренным доставались самые звонкие. Кто-то был шокирован, услышав в фильме, как разговаривает со своими ученицами Ирина Винер. А кто-то знал, что по-другому и не бывает.
Елена Чайковская недавно рассказала нам, как отхлестала свою фигуристку в раздевалке чехлом от коньков.
— Это, наверное… больно? — выдавил чувствительный корреспондент Кружков, чьи очки запотели от таких подробностей.
— Больно! — спокойно ответила Чайковская. — И обидно.
Хельмут Балдерис, уже лысоватый респектабельный мужчина, чей шоколадного цвета Bentley стоял у хоккейного дворца в Риге в 2006 году, рассказывал мне:
— Приехали к нам «Крылья», и я на утренней раскатке бросил по воротам так, что попал нашему вратарю Адонину в шлем. Ну, казалось бы, что тут страшного? С каждым бывает. И вдруг Тихонов ко мне подлетает: «Ах ты сволочь, такой-сякой, убиваешь вратарей…» И на меня с кулаками.
— Пощечину залепил?
— Да. Я ему: «Да успокойся, Витек, ну что ты творишь!» Бить его как-то неудобно было, просто за руки схватил. Потом спокойно пошел в раздевалку, переоделся – и домой скучать.
— Вы с ним всегда на «ты» были?
— Нет, но в тот момент мы одни были – что еще я ему скажу? (Смеется.) Я вообще всех этих обращений по отчеству на российский манер не любил. Мне нравилось всех по имени называть. И чтобы меня – только по имени.
— Тихонов себя не сдерживал в разговорах с игроками?
— Он, конечно, бывал чуть истеричным, но в целом вел себя достаточно сдержанно.
— В Москве он стал другим человеком?
— Да нет, таким же и остался. Игроков тогда было море, «незаменимых нет». И признанных, опытных звезд он старался от команды отодвигать. В те годы у нас ведь не было таких газет, как в США и Канаде, и о том, что Харламов, Михайлов или Балдерис делают сборной рекламу, никто не думал. Тогда было все равно, сборная ведь и без нас все подряд выигрывала.
Сам Виктор Васильевич заметно напрягался от таких воспоминаний. Но вот уже после его кончины все, рассказанное Балдерисом, подтвердил Валерий Иванович Гущин. Ближайший товарищ и сподвижник Тихонова. Как сформулировали бы в одном фильме, «консильери».
— Была пощечина Балдерису?
— Было такое.
— Как надо было довести Виктора Васильевича, чтоб руки распустил?
— Почему – не помню, но вызвал Балдериса к себе в кабинет. А тот что-то начал высказывать. Вот Тихонов ему по щекам и надавал. Тот пришел, плачет… Ха-ха…
— Потом что было?
— Да ничего. А что может быть?
— Балдерис – с характером.
— Тогда еще никакого характера не было, позже появился. Тихий, мальчишка же – 21 год!
— Зато хоккеист уникальный.
— Он фигурным катанием занимался, поэтому так коньками здорово владел. Взрывной! Мы ему особенные задания придумывали. Катайся себе в средней зоне туда-сюда, в обороне ты не нужен. Потом резко из-под защитника выскакивай – и вперед!
— Два человека годы спустя не простили Тихонова. Ларионов и Балдерис.
— Знали бы вы, сколько Тихонов сделал для того и другого. Насчет Ларионова – меня в заблуждение-то не вводите, ребята, не буду ничего про него говорить, ни к чему это.
При открытии памятной доски на доме Тихонова собралось столько людей, что это радовало душу. Мне казалось: ну, придут человек пятнадцать, стыдливо снимут покрывало. Раннее утро, воскресенье – ну куда?
А тут – оркестр! Не протолкнуться от звезд!
Те, кто спешил в тот день по делам через Тишинскую площадь, забывали обо всем. Вклинивались в эту толпу. Говорили, дотрагиваясь до чьего-то локтя: «Позвольте протиснуться…» И вдруг понимали – чуть потесниться просят не кого-то, а Владислава Третьяка. В каком-то странном головном уборе. Фуражка не фуражка, бескозырка не бескозырка. Но, кажется, с якорем.
Я был рад увидеть в этой толпе сына Валерия Харламова, Александра. Ну и довольно бодрую вдову Татьяну Васильевну. Вот кем все любовались! Невероятной силы женщина!
Похоронила самых близких мужчин. Ушел трагически сын Вася, угас после трагедии муж Виктор. Внук Витенька в Штатах.
А она остатки сил отдавала на этот памятник, доску на доме, где продолжает жить. Вот в этом скверике ее Витя выгуливал пудельков. Всех до единого с именем Нерон.
Я подошел, чуть пригнулся над ее стульчиком. Подбодрил:
— Как замечательно получился Виктор Васильевич на этой доске.
— Знали бы вы, сколько я фотографий перебрала! — обрадовалась похвале Татьяна Васильевна. — Ох…
— Между прочим, Виктор Васильевич дал мне заглянуть в свои блокноты, — внезапно выпалил я.
— Я тут как-то давала интервью. Сказала, что никому эти архивы не нужны. К сожалению.
Я не мог поверить услышанному. Блокноты Тихонова никому не нужны?!
— Надо быть человеком, а великими нас сделают! — вдруг подытожила Татьяна Васильевна.
Я слушал рассказы близких товарищей о том, как уходил Виктор Васильевич, и мне становилось ужасно тяжело. Его последние месяцы были пропитаны невыносимой душевной болью. Жить не особенно хотелось.
Да и к чему – если погиб сын Вася, которого он так любил? Про которого не только говорил, но искренне думал: «Это тренер сильнее меня!» Сам Василий Викторович морщился от этих слов: «Отец преувеличивает». Но Тихонов-старший повторял снова и снова: «Вася сильнее!»
Вася похоронен в самом дальнем углу Ваганьковского кладбища. В соседях – артист Филозов, режиссер Арцыбашев, искусствовед Святослав Бэлза, певец Александр Градский, великий писатель Борис Васильев. Неплохая компания. Кто-то, проходя мимо, всматривается в портрет: «Какой молодой! Кто это?» Почти тут же замечают надпись «Тренер команды ЦСКА».
— А-а-а, понятно…
Мне хочется годы спустя думать о Викторе Тихонове хорошо – и никак иначе. Мне симпатичны даже его пестрые рубахи и галстуки странной для полковника расцветки, над которыми в 80-е посмеивались все.
Кстати, на этих полугавайских рубахах, не подразумевающих застегнутую верхнюю пуговичку, у Виктора Васильевича она была застегнута всегда. Что тоже штрих.
Я вспоминаю Тихонова в победной раздевалке мытищинского «Атланта», когда тот смел ярославский «Локомотив» и вышел в финал Кубка Гагарина. Виктор Васильевич был радостный – но какой-то отрешенный. Будто высматривал кого-то в ликующей раздевалке – но не нашел. А вот своего бывшего хоккеиста из ЦСКА 90-х Олега Петрова попросту не узнал.
Через пару недель мы с Олегом смеялись, вспоминая все это.
— Виктор Тихонов каким вспоминается?
— Виктор Васильевич мыслил образно. Зубова, например, за медленное катание прозвал Тип-Топ. Мы были в Германии, Тихонов увидел рекламу фирмы с таким названием и сказал: «О, Сережа Зубов – Тип-Топ…»
— А вас как звал?
— Нераскрывшийся бутончик. «Когда же ты распустишься?» – спрашивал. Вот к сорока годам я и распустился.
— Тихонов заходил в раздевалку «Атланта» после победы в серии с «Локомотивом». Пообщались?
— Нет. Забыл меня Виктор Васильевич. Он Мозякина расцеловал, с Хомицким поболтал. А со мной двадцать лет не виделся.
— Могли бы сами к нему подойти.
— Неудобно. Вокруг толпа, камеры, у Тихонова брали интервью. По пути к автобусу у какой-то девчонки шепотом спросил: «Кто это?» Она глаза округлила: «Вы не знаете?! Это же Тихонов!» – «Правда?» И двинул дальше.
Я вспоминаю Виктора Васильевича на Олимпиаде в Сочи. Подумать не мог, что ему осталось жить совсем недолго. Походка была бодра!
На сей раз Виктор Васильевич не узнал уже меня. Пусть заслуженному хоккеисту Петрову будет не так обидно.
Помню, как я отослал скорбную заметку в Москву о вылете нашей сборной от финнов. Плелся к своей квартирке.
Вдруг вижу – в холле пытается скрыться от назойливой толпы волонтеров старенький Виктор Тихонов. Мне бы кинуться на подмогу, остановить их своим тщедушным телом – но я так утомился от хоккея нашей сборной, что некоторое время наблюдал со стороны.
А потом все увиденное описал в репортаже.
«Скорость, которую способен был держать в свои годы Виктор Васильевич, безусловно, приятное открытие того вечера.
Но проворные волонтеры догнали его, как дедушку Корнея. Окружили и долго фотографировались. Но и когда вылетала птичка, Тихонов не выдавил улыбки. Переживал за внука, недооцененного в той команде.
Догнал Виктора Васильевича и я. Попросил что-то рассказать. Взгляд его, устремленный куда-то внутрь, прояснился. Глаза сверкнули яростью. Остановился:
— Ну что рассказывать? Вы же видели, как играла команда?!
Я кивнул. Конечно, видел.
— Ну и о чем говорить после такой игры?
Только воспитание не позволяло Виктору Васильевичу плюнуть на кафель».
Я пересматриваю документальные фильмы о Тихонове. Что-то перечитываю. Впитываю всякое воспоминание. Анализирую нелюбовь многих хоккеистов.
Я их понимаю. Но понимаю и его.
Сегодня догадываюсь, домысливаю: моя личная симпатия к Тихонову имеет странные корни. Мне самому хотелось бы обладать десятком его качеств. Но не получилось. Слабый человек. А вот Виктор Васильевич смог. Его «надо» для хоккеистов и себя самого было отлито из стали. Мое «надо» всегда с вопросительным, жалостным оттенком.
Мне хочется зарыться в блокноты Тихонова с позволения Татьяны Васильевны. Копаться до вечера, расшифровывая закорючки и рисунки. Хотя до меня все это проделал замечательный Дима Федоров, написавший с Татьяной Васильевной интересную книгу.
Мне бы очень хотелось прочитать честную книгу самого Виктора Васильевича. Но время не вернуть.
Поэтому довольствуюсь другим. Перечитываю в сотый раз интервью Виктора Васильевича нам с Кружковым. Пожалуй, ничего искреннее Виктор Васильевич не рассказывал. Всегда собранный, Тихонов в тот день как-то расслабился, расположился.
Я читаю и улыбаюсь.
— У Лобановского были глаза и уши по всему Киеву. А у вас – по Москве?
— Не сказал бы. Любое ЧП мгновенно становилось известно, моих ребят все знали в лицо. Были очень серьезные происшествия – и приходилось выручать.
— Одна история с Фетисовым чего стоит – тот подрался в Киеве с охранником стоянки.
— Да. Мы с врачом помчались к начальнику отделения – нам выдали на руки штук двадцать всяких документов. Я Фетисова тогда сразу из капитанов убрал.
— С Лобановским на эту тему говорили?
— Конечно. Тот усмехнулся: «Виктор, не верь сказкам. Фетисов с моими орлами гулял. Они по части выпивки – о-го-го». Еще был случай с Ларионовым, который сбил человека на машине. Счастье, что не насмерть – год парня лечили.
— У Жлуктова такая же история.
— Жлуктов, в отличие от Ларионова, поддатый был за рулем. Мне руководство говорит: «Выгоняйте его к чертовой матери!» Но я сохранил игрока для хоккея.
— Больших трудов стоило?
— Андропов дал полный карт-бланш. Так что я сам решал, кого убирать, а кого оставлять.
— Часто его именем пользовались?
— Я собирался отчислить одного из ветеранов (Александра Гусева. – Прим.). На партийном собрании на меня накинулись: «Что вы себе позволяете?! Это заслуженный мастер спорта, майор…» Вот тогда и сказал: «Сейчас при вас наберу номер. Будете объясняться не со мной, а с Юрием Владимировичем». Все моментально замолчали. Андропов, когда забирал меня из Риги, предупредил: «Спать будешь по три часа, но наведи порядок. Знаю, что происходит в команде. Любого можешь выгонять».
— У вас был прямой телефон к Андропову?
— Разумеется. Но ни разу им не воспользовался. Он сам вызывал. Например, в первый мой сезон в сборной на турнире «Известий» проигрываем чехам – 3:8. Тогда перед матчем напросился в команду экстрасенс. Я, говорит, могу поработать с Третьяком – он ни одной не пропустит.
— Согласились?
— Да. А Владик таких восемь шайб получил, каких в жизни не запускал.
— И что экстрасенс?
— Исчез. Не видел его больше. А у нас оставалась игра со шведами. Заехал посмотреть их матч, вдруг ко мне подходят люди из КГБ: «Вас Андропов вызывает». Подождите, говорю, досмотрю игру – и поедем. Они чуть голос повысили: «Виктор Васильевич, Андропов! Машина стоит».
— Бранился?
— Встретил хмуро: «Что скажешь?» Отвечаю: «Может, и к лучшему такое поражение. Вот-вот чемпионат мира в Праге, там будет легче». Андропов нахмурился: «А ты сегодня в трамвае, метро ездил? Слышал, что народ говорит об игре сборной?»
— В экстрасенсов вы верили, судя по всему?
— Как не верить, когда на моих глазах происходили чудеса! В сборную приезжали две женщины, которые действительно могли многое. Одним разговором снимали напряжение. Они, знаю, потом далеко продвинулись в этом деле. Ларионов в их способности не поверил. Дескать, это все ерунда. Они отвечают: ладно, садись. И он свалился со стула.
— Гипноз?
— Наверное.
— И вы со стула падали?
— Меня невозможно загипнотизировать. Они подтвердили – очень сильное биополе, воздействию не поддаюсь.
— Психологам тоже доверяли?
— Я все новинки отслеживал. Но психологов запускали в команды еще до войны. Затем убрали. Знаете почему?
— Нет.
— У каждого из них было высшее образование. А тренеры до среднего-то порой не дотягивали. Один Аркадьев имел высшее. Ребята потянулись к этим психологам, влияние на команду получили большее, чем тренер…
